Нобелиат
Один знакомый редактор осведомляется, послав мне «своего» автора: смотри, каков чувак, — гигант. Очень бы хотелось знать твоё мнение.
Я грю, обалденно пишет. Главное, грамотно. Что в последнее время очень ценно в плане редактирования и исправлений. (Мы же не на ставке: «Непромокаемые энтузиасты!» — восклицал футурист Каменский.)
Спрашивает: а что не нравится? Отвечаю: да всё, в принципе, окей. Вот токмо не цепляет почему-то.
Одновременно ставя в этот момент главы Светланы Алексиевич. С трёх первых слов, фраз которой читающего просто засасывает в ненасытную муть, желчь происходящих перипетий недалёкого, в общем-то, прошлого. Как медуза планктон. Как чёрная дыра бытие.
Старые библиотечные книжки…
То чья-то фотка выскользнет из-под обложки. Закладка, мелко исписанная рваным почерком в порыве любовного признания — дошла ли до адресата?
Вдруг — открытка полувековой давности с поздравлениями на Первомай.
Мгновением проносится мимо чья-то жизнь.
…И если бы не совместная, на двоих, книга, ты бы никогда не соприкоснулся с этим незнакомым человеком. Наряду с тобой вникающим когда-то в текст. Думавшим о том, о чём думаешь сейчас ты. Может, мечтавшим о чём-то схожем. (Например, когда же к чертям собачьим крякнет Брежнев, и начнётся новый век.) А может, и попросту строчившим мелкие забористые шпоры для зачёта по Истмату. Что тоже неплохо.
Жив ли ты, брат?..
Я?
Спасибо, жив.
Пара слов к юбилею Есенина
— В первый и последний раз! — посмеивался позже Бабель.
Вернувшийся домой под утро в полном непотребстве. Без бумажника и паспорта — и вообще до такой степени закружившийся в чаду безудержного куража-веселья, что совершенно ничего не помнил. Потерял память.
А ведь он слыл исключительным трезвенником и несгибаемо правильным товарищем. Пропагандист, политработник. Коммунист в конце концов.
Но то, что произошло в ночь есенинской свадьбы с Толстой, показало обратное.
По воле «Серёженьки» Бабель неожиданно для себя сделался неуёмным и бесшабашным кутилой. «Алконавтом», как бы сейчас назвали. С дикими космогоническими плясками, завываньями и переодеванием. Нырянием в пруд — исподнее долой! После — кудахтаньем и кукареканьем: ау, скоро утро…
«Тогда не верили, не поверят и сейчас», — не без иронии вспоминает С. Гехт, ученик Исаака Эммануиловича.
Банный день
Вот ведь. Уехал в парную. Разговелся. Хлопанул пивка. Базар-вокзал. Кайфуем.
И тут, внезапно — озарение! Поставил в печать текст, к нему анонс, а в нём — тавтология. Покумекал-покумекал — да, так и есть. Выдал некачественный анонс. Ну что, господи, за напасть...
Вызвал такси, нехотя собрался. Извините, мол, братцы: кажется, утюг дома не выключил. (Друзья и не подозревают, что редакторствую в Москве помаленьку.) Возвращайся быстрей, — напутствуют. Ладно.
Попали с водилой в пробку. С трудом добрались. Дом.
Поднимаюсь на десятый. Нервно врубаю комп. Долго грузится, зараза. Прайм-тайм. Как раз все смотрят новости и периодику. Не хочется выглядеть идиотом-то. Скажут, вятский лох — он лох и есть.
Открываю журнал. Нету никакой тавтологии. Всё в порядке. Сижу размышляю, что делать дальше.
Кризис таки кончился
Интересная аналогия.
Пик неумолимого падения вниз — достигнут, — сказал ВВП. И тут же, резко, бац! — подъём думских зарплат.
Типа чётко сработали пацаны — еле-еле остановили апокалипсис на пике. (Могли бы ведь и не тормознуть.) Причём ведь только-только с каникул, бедняги, вышли. Надо бы им дать чуток на лапу.
И вот эти отдохнувшие чинуши, видите? — словно лоснящийся швейцар, получивший трёшку на воротах в блатной советский ресторан «Прага», — важничая, высокомерно-чинно открывают народу заветную дверь в скорую неизбежную(!) стабильность, процветание и долларовое благополучие. Дай-то бог, дай-то бог…
Спасибо, отцы родные. Низкий вам поклон.
Газпром
— Послушай, друг. Вот скажи, — встретил я знакомого олигарха из Газпрома: — Почему во всём мире цена на газ падает. А у нас, в России, всё время растёт?
— Ты неправ, — гулко пробасил он сверху. — Здесь тоже падает.
— Это как это, — прищурился я, согбенный, маленький.
Гоготнув, низким голосом:
— У нас стоимость поднимается намного медленней. Чем у них — опускается…
Пример косноязычия (без политики)
Человек, член Союза писателей, позиционирующий себя эссеистом, пишет: «на Донбассе» и одновременно «в Украине». Яркий образчик того, как сумбур и каша в мыслях срывает крышу в ущерб элементарной грамотности.
Подражая Уфлянду
В кружку упала мушка.Вопрос: пить, али таки — не пить?Не шути так, жись-подружка!Русского мушкой…Русского мушкой… (с усилением)Русского мушкой — не удивить.
*
Сколько лет прошло — 20, 30?Жили-жили, и вот те на!Оказалось, блин, ты — истеричка,Да такая, что просто беда.
Пара-тройка анекдотов напоследок
— Доброе утро! Перепишите на меня свою квартиру.
— Что вы себе позволяете?!
— Ой, простите ради Господа бога. Да снизойдёт благодать Святаго Духа! Не с того начал. ...Светлая, светлая душа. Верите ли Вы во Всевышнее начало начал…
— Коля. Почему тебе никогда ничего не нравится: жизнь, солнце, море, птицы, пляж. Ну посмотри — красотища!
— С чего ты взяла, что мне не нравится всё это дерьмо?
— Ну послушай, Ксюш. Меня мучает вопрос: почему все вопросы, которые меня мучают, такие рекурсивные?
— Вот что, подружка. Тебе наверняка нужен человек, который будет игнорировать тебя такой, какая ты есть.
— …Да. Знаешь. Я долго думала, прежде чем пришла к заключению, что мне нужно перестать долго думать.
— Молодчина! И вообще — бог любит трилогии.
— Да, все мы любим обобщать.
— Заруби себе сразу и на носу.
— Ты слишком пошла.
— Куда.
СССР. 1960-е.
Москва. Зима. Снег. Мальчик играет в футбол. Удар — звон разбитого стекла!
Выбегает дворник: суровый мужик с лохматой метлой. И гонится за пареньком. Тот, что есть мочи, утекает от него.
И шепчет, улепётывая:
«Ради чего? Весь этот имидж уличного хулигана. Проклятый футбол. Все эти друзья. Зачем?! Ведь сделал же уроки, давно. Отчего не сижу дома на диване и не читаю книжку моего доброго любимого Хемингуэя?»
Гавана. Эрнест Хемингуэй дремлет в своём кабинете на загородной вилле. Дописав очередной роман.
Чешет бороду:
«Зачем, зачем всё? Как же надоело. Советская Куба. Пляжи, бананы, сахарный тростник. Эта жара, чёртовы кубинцы! Че Гевара… Почему я не в Париже? Почему не пребываю с лучшим другом Андре Моруа в обществе двух прелестных куртизанок. Попивая утренний аперитив и беседуя о смысле жизни?»
Паpиж. Андpе Моpуа в шикарной шёлковой спальне. Поглаживая по бедру прелестницу. Небыстро глотая вискарь.
Стуча льдом по дну бокала:
«Как же обрыднул этот факинг (по-французки) Паpиж. Грубые неумелые и неуёмные французы. Тупые куртизанки. Эйфелева башня, с которой тебе плюют на лысу голову! Почему я не в Москве, где холод и снег, и Новый год?.. Почему не сижу с дорогим моему сердцу Андреем Платоновым за рюмкой ледяной «столичной». И не разговариваю с ним о проблемах всемирной истории, философии и литературы?»
Москва. Жуткий холод. Снег. Андрей Платонов в ушанке, валенках. С лохматой метлой. Гонится за мальчонкой-футболистом и думает: «Ну, гадёныш. Догоню, сука, — убью!»
Современная литература, как ни странно, — наименее опасный вид социального протеста. Хотя и это уже слышится с оглядкой. И это, собственно говоря, уже не анекдот.
Всегда Ваш, Фунт изюму